Ностальгирую.
Послушал в очередной раз Витю Баранова, к сожалению, уже покойного. Да: -"Были мы счастливыми в Новом Майкудуке". Но о Майкудуке я напишу обязательно, позже. Майкудук, это святое, это, как теперь говорят: "малая Родина". На самом деле - большая, потому, что единственная.
Сегодня просто вспомнилось про Сукаробл, который для меня как Город герой Майкудук, тоже Родина. Сукароблом мы называли Статистическое управление Карагандинской области, в котором для меня и большинства моих друзей по жизни, все и начиналось. Учились и достигали определенных высот в специальности, учились иметь и отстаивать свою точку зрения, выступать на научных симпозиумах, показывать товар лицом на первых постсоветских международных выставках, строили рыночную экономику в отдельно взятом коллективе посреди всеобщего социалистического застоя.
И учились дружить. И видно, преуспели, потому, что прошло уже более 45-и лет, с того дня, когда я там появился в 1976-м по протекции Шуры Каплана, абсолютно не понимая, что такое программирование, но зато в клешах с цепью и кофте со шнуровкой на волосатой груди, а до сих пор все мои самые близкие друзья - оттуда. Разбросало нас, правда: Израиль, Чехия, Австралия, Россия, Эмираты, Германия, Польша, Болгария... Но зато, есть Скайп, и можно собраться у экранов, налить по-чуть-чуть и всем вместе чокнуться, пусть с камерой, но звон-то все слышат...
Мне бы очень хотелось написать о каждом человеке, с которым воспитывался в Сукаробле и я так и сделаю позже, а сегодня маленькое типа эссе,
Этот парень, косящий под Песняров, я.
1 мая, Караганда, солнечный Сукаробл в Букпинской долине (некоторые поймут). 197... год, собирательно.
Собирались рано, часа за два до демонстрации, начинали в 41-й комнате по чуть-чуть у Виняра за столом, облепленным этикетками от всего выпитого за несколько прошедших лет. Народ был неординарный, помню всех:
Витька Бондарчук (тогда все еще были Витьки, Димки, а не Викторы Ивановичи и Дмитрии Иосифовичи) ритуально сажал визжавших Людку с Мариной на зеленый сейф, откуда они самостоятельно слазили с трудом;
Виняр, которому тогда как Христу, было 33, у него были длинные, еще не седые волосы, подвязанные красной ленточкой Чинчгангука, смотрел на нас мудрым взглядом аксакала. В его обязанности, кроме всего, входило тестирование новичков на профпригодность. И был у него козырный вопрос: - Если в цикле к единице прибавлять по одному, что будет? Не могу сейчас вспомнить, в чем дело, но после этого вопроса большинство соискательниц женского пола, начинали рыдать и тихо исчезать за дверью.
Мизинов в начале периода без, а потом только-только отрастивший бороду уже тогда, любил кроме девушек (а кто же их не любит), рыночную экономику, которую в борьбе с Уткиной внедрял на отдельно взятом ВЦ. А еще безуспешно уговаривал ее выписать монгольскую газету «СОЦИАЛИЗМ ХУДО АЖ АХУЙ!» (Не юмор, так и называлась, в переводе - Социалистическое сельское хозяйство);
Кожевников, вечно делавший кому-то очередную диссертацию, заливая вареньем единственный листок с заданием и готовой частью этой самой диссертации, в силу своего могучего сложения не боявшийся никого, кроме девок с парковой танцплощадки, мимо которой мы поздно возвращались с работы (вдруг пристанут) и Георгиевского, как обычно приговаривал "Деньги есть - Уфа гуляем, денег нет - Чишма сидим" и одновременно мучительно вспоминал сколько сегодня правый карман должен левому карману;
Красавица и умница Люда Ростовых (На Людку теперь обижается, но не признается) и умница и красавица Марина Чайковская (в девичестве Бернардова) - забойная женская составляющая нетленных проектов, наконец-то сползшие с сейфа и делавшие вид, что возмущены, но это не мешало принять по-чуть-чуть в качестве моральной компенсации;
Рита Розенфельд, теперь Хохлова, которая стригла меня так, как ни один парикмахер ни до, ни после этого - от ее стрижки у меня был очень интеллигентный вид, что-то она видела в моей душе глубоко скрытое. А еще мы с Риткой читали напечатанную на АЦПУ типа Камасутру без картинок, где для повышения солидности описания, количество поз существенно увеличивалось, потому, что половина описаний состояла из фразы: "то же, но на другом боку". Так я и повторяю эту присказку уже пятый десяток лет - То же, но на другом боку....- и, поверьте, она подходит ко многим жизненным ситуациям.
Лена Юн - мой первый наставник в программировании - под ее руководством я лихо освоил первую часть Джермейна, где так увлекательно написано про лампочки и системы счисления, а потом оказалось, что остальные части уже не про лампочки...;
Много других, очень хороших людей и профессионалов, всех помню и про всех есть что рассказать, просто не перечислить здесь всех, но надо бы... И я, с легкой Риткиной руки, вернее рта, почему-то носивший кликуху "Горыныч", постоянно рассказывающий, когда выпью, истории про то, как аж полгода был прорабом и руководил тремя бригадами татарских женщин-кровельщиц.
Перед выдвижением долго стояли толпой на Чкалова. Цурканов в сотый раз рассказывал байку про брата-Махмуда и Мишку-скрипишку, Дидик вытаскивал из внутреннего кармана 3-х литровую банку батиного самогона (как она туда помещалась?..) и несоизмеримо маленький кусочек сала на закусь, Моисеич бутылочку протирочного спирта, для интеллигентов, у которых душа самогон не принимала. Ну, не так сказал, - сначала не принимала, а потом куда ж ей было деваться...
Нудно и долго распределяли флаги, знамена, портреты вождей и прочие атрибуты советской праздничной жизни. Выслушивали инструктаж как эти атрибуты нести, куда потом девать и что будет за потерю или попытку надругательства над символами социализма, хотя как над ними можно надругаться, никто не подсказывал.
Колонной тихо выдвигались в сторону Советского, пополняя запасы в окрестных магазинах, которые с фасада были закрыты, но опытные-то знали, откуда продают. К трибуне все уже были готовенькие... кричать "Ура" любимой Коммунистической партии.
Для меня до сих пор загадка: почему наша праздничная колонна к их праздничной трибуне всегда продвигалась перебежками: мы подолгу толпились на одном месте, а потом, оказывалось, что недопустимо далеко отстали от впереди идущей колонны и ее надо бегом догонять. Пробежав стометровку на пределе сил, колонна резко останавливалась, принимала положение "вольно", пополняла запасы спиртного, не спеша приятно общалась внутри себя до следующего марш-броска.
На трибуне стояли радостные советские руководители местного разлива, по цвету и выражению их партийных рож, заплетающимся языкам и расслабленным позам было видно, что у них есть свои Дидики и Моисеичи. Я всегда прикидывал, сколько закуси, спиртного и девок можно разместить внутри трибуны, и был уверен, что все это там есть.
Партийные боссы по очереди вдохновенно выкрикивали примитивные лозунги, не заморачиваясь их оригинальностью и разнообразием. Основных вариантов праздничных партийных кричалок было три:
"Слава родной Коммунистической партии - ..." - именно так, именно со словом "родной". Дальше через тире допускалось несколько концовок: самой гуманной, или самой справедливой, или самой великой...
Да здравствуют советские учителя... - студенты, инженеры, строители, ... и т.д. в зависимости от того, кто в это время шагал перед трибуной.
Слава дорогому... и дальше можно было подставить два имени: Владимир Ильич или Леонид Ильич. Позже, вместо Леонида Ильича - по мере ухода - Константина Устиновича, Юрия Владимировича...
Заканчивалась эта речевка криком "ура", который звучал как призыв, приказ, обращение и просьба одновременно. И мы кричали свое "Ура!". Во всю глотку. Чтоб согреться, повеселиться и показать старшим товарищам, что мы тоже могем, не покдачаем и "им не пройти!". И никто не воспринимал это всерьез, никто давно не верил бредовым идеям коммунизма и все понимали, что это фарс, игра, которая должна скоро закончится, потому, что дошла до абсурда. Она и закончилась. К сожалению трагичнее, чем думали.
Возле трибуны всегда в одном месте, всегда на крыше автобуса стояли камеры местного телевидения, которые показывали в прямом эфире прохождение праздничных колонн. Ритуал обязывал помахать в камеру и запечатлеть в ней улыбку чеширского кота, так как была большая вероятность попасть "в телевизор" который в это время смотрели друзья и домочадцы, не попавшие на демонстрацию. Смотреть демонстрацию по телевизору было интересно, потому, что передачи, в основном, были постановочными, а здесь прямая трансляция, да еще вероятность узреть знакомые морды. Но даже если не посчастливится увидеть друга или брата, то родного начальника, во главе каждой колонны, обязательно покажут. И все у телевизора истошно закричат: - Смотри, наши идут!
В конце шествия, в районе Дворца Спорта встречала колонну вездесущая Уткина (начальники отделов кадров тогда были очень везде и очень сущие), которая зорко следила, чтобы все сдали флаги и транспаранты. Очень боялась, что кто-то сопрет портрет дорогого Леонида Ильича, и была готова уберечь его от надругательства любыми средствами.
Снегурочка, это я.
После окончания шествия и сдачи флагов - ритуальный первомайский заплыв "в ширину" в парковом грязном, только что освободившемся ото льда озере, начальника ВЦ Виктора Андреича. Хороший был мужик, не обижался за разбитые по пьяне очки, никогда не лез с советами и руководящими указаниями в делах, которые не понимает, Редко выходил из себя и повышал голос И только одно могло его расстроить не на шутку - чистая, не пропечатанная с двух сторон писчая бумага, которую кто-то с завидным постоянством оставлял и пользовал в женском туалете, а Виктор Андреич находил в процессе очередной инспекции туалетов. Сколько планерок было посвящено этой нетуалетной бумаге, не счесть.
После спортивного подвига Виктора Андреича, всем становилось прохладно и организм требовал подогрева. Он не просто требовал, он точно знал куда идти. Ага, Чайковскому! В маленькую квартирку, немногим больше 35 метров вместе со спальней и кухней, набивалось человек сорок, весь отдел программирования (да простит нас Люська) и все чувствовали себя вполне комфортно.
У Чайковского пили уже цивилизованно - "Гавана клаб", "Вырцихе" или "Греми". Девушки, правда, начинали с шампанского. Закусь была знатная: что-то покупали, что-то приносили с утра с собой. Курили на кухне и в прихожей. Кухня была метров шесть квадратных, прихожая вполовину меньше. В туалет очередь, в ванную тоже очередь. Потом танцы (как там еще и танцевать удавалось?) под хорошую музыку их больших колонок, не Hi-End, но по тем временам вполне.
Когда напрыгавшись народ уставал и притихал, Ефимыч брал гитару и начинались предотвальные песнопения. Плей-лист был традиционным. Из раза в раз, примерно в одной последовательности, редко выходя за рамки репертуара: "еврейская Мурка", "когда с тобой мы встретились", "Ванинский порт", "песня о Щорсе", "по тундре", "любимый город", "на фабричной заставе"... Иногда в качестве бонуса Кожевников в позе змеи соло исполнял "Индонезию".
Постепенно как-то сам собой народ рассасывался, расходился по домам. Самые упорные, обычно любители песнопений и любители выпить все до последнего, засиживались под намекающе-укоризненными Люсиными взглядами до 1-2 х часов ночи.
Кто мог, добирался домой пешком. Автобусы ночью не ходили, на такси денег не было, личных автомобилей тем более. Бывало, разъезжались в кузове пойманного на улице грузового автомобиля. Мизинов, как начальник в кабину, показывать дорогу. Сначала везли домой Кожевникова, потому что недалеко. До его дома было метров триста. На пятом круге вокруг дома в кузове автомобиля, направляемого Мизиновым, Кожевников переставал стучать по кабине, а просто грустно повторял: - Вот опять мой дом проехали.
Я был в очень неравных со многими условиях. В мой Майкудук в два часа ночи не соглашался ехать ни один грузовик, ни один бомбила, ни одно такси. Нет, такси, конечно, соглашались, но такса возрастала до неприличия для советского инженера, даже в ранге замзавотделом.
Домой я попадал под утро - первомайской или седьмоноябрьской ночью добраться из Нового Города в Майкудук - отдельное ноу-хау!
А мне говорят, что социализм, это плохо. Нет, все хорошо, когда молодой и здоровый! А если еще и чуть денег на хорошую выпивку, то это почти коммунизм. По теперешним ощущениям.